Екатерина II

Немецкое очарование Россией уходит корнями как минимум в XVIII век, когда Петр I и Екатерина II заманивали на Неву ливонских баронов, гессенских ремесленников и швабских крестьян. Новой иконой этого увлечения может служить портрет царицы Екатерины в кабинете Ангелы Меркель. На польской истории любовь отразилась немецкими фамилиями царских наместников и генералов, штурмовавших Варшаву.

Многие немецкие мыслители считали Россию зеркальным отражением Германии, ее культурным дополнением. В 1889 году Фридрих Ницше писал, что Россия — «единственная страна, у которой в настоящее время есть будущность» и видел в ней «явление обратное жалкой нервности мелких европейских государств». Россия, как и Америка, притягивала своими бесконечными пространствами и авторитарным устройством власти, которая казалась более эффективной и моральной, чем эгоизм и беспорядочность европейской демократии. Слова Федора Тютчева о том, что Россию невозможно понять умом, переносили также на немцев. В 1918 году Томас Манн противопоставлял глубины немецкой культуры французской поверхностности, указывая на духовное родство немцев и русских, которых не способен понять заносчивый западный империализм. 

Российская революция 1917 восхищала не только немецких коммунистов, но и круги прусских «национал-большевиков», которые мечтали о союзе с Россией против Запада. Эрнст Никиш (Ernst Niekisch) в 1932 году говорил даже о совмещении свастики с серпом и молотом. В 1939 году этот союз стал фактом, хотя геополитическая конкуренция двух кровожадных империй привела к войне, в которой расистская идеология нацизма считала славян недолюдьми.

Крах Третьего рейха наложил на Германии отпечаток травмы бегства с востока от Красной Армии, депортации, насилия. На Западе лекарством от этого страха был антикоммунизм, а в советской зоне оккупированной Германии — уважение к стране-победительнице. Правившие ГДР коммунисты не пользовались поддержкой населения, но их вера в силу сталинской супердержавы была непоколебима. Простые люди вздыхали по недоступному Западу, но для многих поездки в СССР были возможностью вырваться из хоннекерской клетки.

Ангела Меркель часто вспоминает о своем путешествии с рюкзаком с советскую глубинку. А публицист Die Zeit Кристоф Дикман (Christoph Dieckmann) во время конфликта вокруг Евромайдана, ссылаясь на свой опыт жизни в ГДР, просил проявить к россиянам больше понимания. Все, кто в те дни оказались в Восточной Германии, могли услышать не только из таких газет, как Neues Deutschland, или от сторонников продолжателей Социалистической единой партии Германии: Россия такая, какая есть, но там порядок, а Украина — это неизвестно что…


Аденауэр

В Западной Германии при внешнем антикоммунизме «понимающих Россию» тоже хватало. В 1950-е к ним принадлежали сторонники объединения Германии ценой ее нейтрализации и изоляции от Запада, как это предлагал Сталин. Заслугой Конрада Аденауэра была интеграция ФРГ с Западом и соглашение с Москвой, которое позволило вывезти из СССР последних военнопленных. Показательно, что Никита Хрущев не поставил условием признание границы по Одеру — Нейсе. Неопределенность ее статуса была как в интересах Москвы, так и Бонна. Он привязывал ПНР к советскому гаранту, и давал Аденауэру поддержку перемещенных лиц в деле интеграции с Западом.

Классическое немецкое понимание России не учитывало Польшу, как самостоятельный исторический субъект. Два огромных игрока находятся на авансцене истории, а вся мелюзга между ними — лишь кулисы. Такую перспективу скорректировала новая восточная политика Социал-демократической партии Германии в 60-е годы. Ее лозунг гласил: «перемены посредством сближения». Цель состояла в сглаживании последствий раздела Германии, но ядром идеи было признание польской границы.

«Самый большой политический и ментальный перелом должен произойти в Германии в отношении Польши, однако основной партнер Бонна — это не Варшава, не Восточный Берлин, а Москва», — объяснял полвека назад главный стратег Ostpolitik Эгон Бар (Egon Bahr). То есть — «Russia first». Процессы, которые происходят в Польше, Чехословакии или Венгрии, могут быть интересы, но решающее значение имеет то, что происходит в СССР.

На этой логике в Западной Германии выросло целое поколение «понимающих Россию». Большинство из них с тревогой следило за революционным взрывом «Солидарности» в 1980. Политику разрядки уже, правда, нарушил СССР, разместив в ГДР новые ядерные ракеты и войдя в Афганистан, но это были предсказуемые действия сверхдержавы, тогда как события в Польше, как объяснялось, нарушают баланс на континенте. 

Миллионы посылок, отправленных в Польшу во время военного положения, свидетельствовали о симпатии. Революция 1989 года в Центральной Европе напомнила западноевропейскому политическому классу, как сформулировало это правительство Тадеуша Мазовецкого (Tadeusz Mazowiecki), об общности интересов. Польша поддержит объединение Германии, а Германия — присоединение Польши к евроатлантическим структурам. Тем не менее любимцем немцев был в то время «добрый царь» Михаил Горбачев. 

Шмидт 

Сейчас под влиянием крымского кризиса немецкие интернет-порталы кишат более мелкими любителями России, которые почти дословно повторяют аргументы российской пропаганды. В серьезных СМИ наравне с крайне острыми комментариями по поводу раздела Украины, можно обнаружить понимание российских интересов и недоверие к Евромайдану. Когда такое мнении высказывают ветераны восточной политики 70-х, это можно объяснить возрастом, но когда в прайм-тайм на канале ZDF молодые люди из сатирической программы Die Anstalt, рассыпаясь перед Путиным, подшучивают над фашиствующими молодчиками с Майдана или над заикающейся потолстевшей Юлии с косой на голове, это вызывает беспокойство.

Нет смысла вести подсчет, кто в Германии склоняется к мысли об «обоснованных интересах России», а кто — о совершенном над Украиной насилии. Комментаторы консервативных Frankfurter Allgemeine и Die Welt говорят, что немецким националистам, например, из круга евроскептической «Альтернативы для Германии», нравится брутальная уверенность, с которой Путин восстанавливает политику силы в стиле XIX века: в ней нет ни тени идеалистических пустых фраз или ссылок на универсальные принципы вроде прав человека. 

Кроме того на некоторых консерваторов, которые считают главной угрозой фундаментальным западным ценностям распущенность, производит благоприятное впечатление российский юридический запрет на «пропаганду гомосексуализма». В свою очередь, радикальным левым нравится возрождение мощи России, но не потому, что она порождает какую-то новую утопию, а потому, что бросает вызов Америке и создает многополярность. Путин, говорят они, дал убежище Сноудену, а тот обнажил гнусные методы американского империализма.

Явление «Russland-Versteher» настолько закрепилось в немецкой политической ментальности, что от одностороннего взгляда этих людей на Россию предостерегал даже президент Германии Йоахим Гаук (Joachim Gauck). Между тем понять Россию призывают не только левые и правые фанатики, но также промышленники, финансисты и менеджеры. И у них есть серьезные аргументы. Объем немецко-российского товарооборота (впрочем, он меньше польско-немецкого) составляет в год около 77 миллиардов евро, причем профицит торгового баланса в 4 миллиарда евро остается за Германией. Одним словом: «Я москвича поймал, а он не пускает». Тем большего восхищения заслуживает Меркель, которая, несмотря на столь сильное экономическое и политическое влияние тех, кто «понимает Россию», остается реалисткой.